Marina Abramović est née à Belgrade en 1946. Elle étudie à l’Académie des Beaux-Arts de Belgrade de 1965 à 1970 et choisit rapidement l’Art corporel. Elle s’est lacérée, flagellée, a congelé son corps sur des blocs de glace, pris des produits psycho-actifs et de contrôle musculaire, elle s’est mise en danger. Она кромсала свое тело, подвергала его охлаждению, лежа на блоках льда, хлестала кнутом; она принимала психоактивные вещества и препараты, отвечающие за мышечный контроль, она подвергала себя опасности. Cependant, le but de cette artiste n’est pas le sensationnel. Ses œuvres sont autant d’expériences et de tentatives de redéfinition des limites : contrôle de son propre corps, rapports à un interprète, à l’art et aux codes qui régissent la société. Ses premières œuvres témoignent déjà d’une rébellion contre son éducation stricte et la culture répressive de la Yougoslavie communiste. Ainsi, en 1974, elle met le feu à une étoile soviétique sur laquelle elle s’est couchée (Rythm 5). Plus tard, lors de la performance Thomas Lips, elle se taille la même étoile sur le ventre avec une lame de rasoir.

Марина Абрамович родилась в Белграде в 1946 году. С 1965 по 1970 год она обучалась в Академии изящных искусств в Белграде и вскоре выбрала своим направлением телесное искусство. Она кромсала свое тело, подвергала его охлаждению, лежа на блоках льда, хлестала кнутом; она принимала психоактивные вещества и препараты, отвечающие за мышечный контроль, она подвергала себя опасности. Однако ее цель, как художника, — не создание сенсации. Ее творчество экспериментально; это попытка заново определить границы: контроль собственного тела, отношение к тому, что такое зритель, к искусству, к правилам, которые устанавливает общество. Уже самые первые работы Марины Абрамович стали свидетельством ее бунта против строгого воспитания и репрессивной культуры коммунистической Югославии. Так, в 1974 году она установила конструкцию в виде пятиконечной звезды, подожгла ее, после чего легла в ее центр (Rythm 5). Позднее, в ходе перформанса Thomas Lips она лезвием бритвы вырезала такую же звезду у себя на животе.

Ces actions se veulent des rituels de purification, conçus pour sa propre libération. Lors d’un happening à Naples, elle livre littéralement son corps au public, auquel elle annonce : « Faites de moi ce que vous voulez », mettant à sa disposition des outils de torture (couteaux, haches, seringues, fouets), mais aussi des fleurs : elle est maltraitée, ses vêtements arrachés, on braque sur elle un pistolet chargé. En 1975 débute sa collaboration avec Ulay, un artiste allemand, le couple mythique s’installe à Amsterdam. Ensemble ils pratiquent des Relationworks, dans lesquels ils interrogent les rapports homme-femme, se fixant l’un l’autre pendant des heures, s’envoyant des gifles. Pendant deux décennies de vie commune, ils explorent les rapports de pouvoir et de dépendance dans une relation triangulaire avec le public. En 1989, Marina tente à l’aide d’installations composées de bois, de cristaux et de pierres de passer de l’état de conscience individuelle à celui de conscience collective. Au début des années 1990, elle confond son corps à la terre dans une série de performances : cinq serpents lui rampent sur le corps, enserrent son visage. En 1993, elle monte à Francfort The Biography, une performance dans laquelle elle visualise les étapes de sa carrière d’artiste. À l’occasion de la Biennale de Venise, Marina Abramovic crée l’évènement avec Balkan Baroque. Bouleversée par le déchirement de la guerre en Yougoslavie, elle reste assise 4 jours pendant 6 heures sur un énorme tas d’os sanglants, chante des lamentations et râpe les os pour en enlever des lambeaux de viande. Marina Abramovic a récemment acquis à Hudson près de New York un théâtre pour y installer sa Fondation pour la préservation de l’Art de la Performance. Elle souhaite en faire un lieu de rencontre et de résidence pour les artistes, les performeurs, les historiens et critiques d’art intéressés par l’art de la performance. En parallèle à sa carrière artistique, Marina Abramovic a toujours enseigné : Académie des Beaux-Arts de Novi Sad de 1973 à 1975, en 1990-1991 à Berlin et à Paris, de 1992 à 1995 à l’Ecole supérieure des Beaux-Arts d’Hambourg.

Эти акции следует рассматривать как ритуалы очищения призванные подарить свободу ей самой. В ходе перформанса в Неаполе Марина в буквальном смысле отдала свое тело зрителям, объявив им: «Делайте со мной, что хотите» и предоставила в их распоряжение орудия пытки (ножи, топоры, шприцы, кнуты) и цветы. С ней грубо обращались, разорвали ее одежду, один из зрителей навел на нее заряженный пистолет. В 1975 году Марина начинает сотрудничество с немецким художником Улаем, и легендарная пара поселяется в Амстердаме. Вместе они создают серию перформансов Relationworks, в которых исследуют отношения между мужчиной и женщиной, сидя друг напротив друга на протяжении нескольких часов и давая друг другу пощечины. В течение двух десятилетий совместной жизни они исследовали отношения власти и подчинения в трехсторонних отношениях: они и зрители. В 1989 году при помощи инсталляции из дерева, кристаллов и камней Марина попыталась перейти из состояния индивидуального сознание в состояние сознания коллективного. В серии перформансов начала 1990-х годов она соединяла свое тело с землей: пять змей ползали по ней, обвивали ее лицо. В 1993 году она представила во Франкфурте работу The biography, в которой воспроизвела этапы своей творческой карьеры. Перформанс Balcan Baroque, который Марина Абрамович представила на венецианской биеннале, имел огромный успех. Глубоко впечатленная ужасами войны в Югославии, она провела четыре дня, по шесть часов каждый, сидя на громадной горе окровавленных костей, стеная и пытаясь отскрести с них остатки мяса. Не так давно Марина Абрамович приобрела здание театра в Хадсоне (Нью-Йорк), которое планирует превратить в Центр сохранения искусства перформанса. Она хочет сделать его местом для встреч и приема художников, перформансистов, искусствоведов и критиков, заинтересованных в искусстве перформанса. Параллельно с творческой карьерой Марина Абрамович училась: сначала, с 1973 по 1975 год, в Академии изящных искусств в Нови Саде, затем, в 1990-1991 годах — в Берлине и Париже, а с 1992 по 1995 год — в Высшей школе изящных искусств Гамбурга.

Clio tient à exprimer tous ces remerciements à Serge Le Borgne et Marianne Derrien.

Clio выражает искреннюю благодарность Сержу Ле Борну и Марианне Деррьен.

MA : C’est une question vraiment très complexe car, pour ma part, en tant que personne privée, je ne me considère pas du tout comme une héroïne, en aucune façon car cela supposerait que je me place dans une position égale à celle d’un artiste avec un grand A. Vous savez au Moyen Âge, on ne savait rien de la notion d’artiste, les artistes étaient anonymes, on ne connaît même pas leurs noms, s’ils étaient des hommes ou des femmes, où ils travaillaient ; ce qui était important c’était l’œuvre d’art. Pour ma part, je considère que c’est l’art qui est important, l’art est un outil, un langage pour exprimer différentes choses et c’est ce que j’essaie de transmettre, mais personnellement je ne me considère pas comme une héroïne. C’est très différent de ce que j’essaie de transmettre. Il y a une grande différence entre la personne publique et la personne privée, ce doit être différent et c’est différent.

МА: Это очень сложный вопрос. Лично я не считаю себя героиней. Ни в коей мере, ведь это значило бы, что я ставлю себя в один ряд с художниками с большой буквы. В Средние Века о таком понятии, как художник, даже не знали: работы всегда были анонимным, никто не знал имен их авторов, были ли это женщины или мужчины, где они работали; значение имело только произведение искусства. По моему мнению, что действительно важно, так это само искусство, искусство как инструмент, как язык, позволяющий нам говорить о разных вещах; это именно то, что я пытаюсь сказать своим творчеством. Героиней себя я не считаю, и это совсем не то, что я хочу донести. Есть большая разница между частной и публичной жизнью, между ними должна существовать определенная граница, и она есть.

Clio : Le terme d’héroïne est ambigu car il a deux significations, la femme qui a eu un geste ou un comportement héroïque, mais aussi l’héroïne de fiction, de roman.

MA : Oh oui, mais je pense vraiment que cette appréciation doit être celle des critiques ou des historiens de l’art et de la position dans laquelle ils interprètent mon travail, mon art ou moi-même. Mais je pense qu’en tant qu’artiste, il est très important de conserver une certaine modestie. Au moment où vous commencez à vous considérer comme une héroïne, vous devenez une sorte d’icône, une position tout à fait erronée qui pourrait faire oublier votre création.

МА: Да, верно, и все же я думаю, что такую оценку должен давать критик или историк искусства, когда он интерпретирует мою работу, мое искусство или меня саму. Но для меня, как художника, очень важно сохранять некоторую сдержанность. В тот момент, когда начинаешь считать себя героиней, ты становишься в некотором роде иконой; это неправильная позиция: она может отодвинуть на второй план собственно творчество.

MA : Vous savez, c’est très différent de la façon dont je considère l’héroïsme ;il nous faudrait définir une conception de l’héroïsme. Je pense que les héros sont des êtres humains capables d’aller jusqu’à sacrifier leur propre existence au bénéfice des autres. C’est ma définition de l’héroïsme. Se sacrifier soi-même, même confronté avec la possibilité de la mort, c’est ça l’héroïsme. C’est une curieuse histoire, mais très intéressante car je ne l’ai jamais raconté à personne, l’histoire de ma mère qui était une héroïne, elle faisait partie des partisans à l’époque de Tito, mais elle ne m’en avait jamais parlé de toute sa vie, j’ignore pourquoi ; ce n’est qu’à sa disparition que j’ai trouvé dans ses objets personnels et dans les journaux qu’elle était une héroïne. C’est l’histoire que je voudrais vous raconter maintenant.

МА: То, что я привыкла считать героизмом, и творчество — для меня две абсолютно разные вещи. Думаю, нам нужно условиться, что мы вкладываем в понятие «героизма». Я считаю, что герои — это те люди, которые способны пожертвовать своей жизнью ради других. Жертвовать собой, понимая, что можешь умереть — вот, что для меня значит быть героем. У меня есть одна любопытная история, которую я еще нигде не рассказывала, история моей матери. Она была героиней: участвовала в партизанском движении во времена правления Тито. Она никогда не говорила мне об этом, не знаю, почему. О том, что она была героиней, я узнала из ее дневников и личных вещей, только когда ее не стало. Я расскажу вам эту историю.

Clio : Mais pourquoi ? L’avait-elle occulté, volontairement ?

MA : Non, mais je crois qu’elle ne voulait pas parler de la guerre, c’était très difficile, des souvenirs trop durs, elle ne voulait pas parler de guerre ni d’héroïsme, tout comme mon père, je ne l’ai appris que par d’autres personnes à son propos.
Le cœur de l’histoire, c’est qu’elle avait alors seulement 23 ans et elle appartenait à un commando sanitaire ; elle se trouvait sur la ligne de front au milieu des explosions et des grenades. Elle s’occupait des blessés, les amenant de la ligne de front à l’hôpital, c’était sa responsabilité, son devoir avec son groupe. C’était pendant la libération de Belgrade en 1945, vers la fin de la guerre. Il y avait des combats très violents entre les Allemands et les partisans. Une partie de Belgrade sur les collines était libérée et pas le reste, et elle était dans un camion avec six autres infirmières ; il y avait un violent combat de rues, les partisans se trouvaient sous le feu, en particulier dans la zone où était situé l’hôpital. À un moment le chauffeur a été tué et le camion est resté au milieu et a pris feu ; elle se trouvait dedans avec quarante cinq partisans gravement blessés, elle a donc du sortir dans les rues en feu avec les six autres infirmières qui emportaient les blessés, mais elle a couru vers le camion en flammes avant qu’il n’explose pour prendre la radio pour demander à l’hôpital d’envoyer un autre camion pour sauver toutes ces personnes. Un autre camion est arrivé et les infirmières ont commencé à charger les blessés pour les conduire à l’hôpital, mais entre-temps les combats étaient tels que quatre infirmières étaient déjà mortes et qu’il ne restait plus qu’elle et une infirmière. Elle devait avoir une sorte de force surnaturelle pour réussir à tous les monter dans le camion et les conduire jusqu’aux collines et à l’hôpital. Et voilà pourquoi ma mère est une héroïne. Mais vous savez, je n’ai jamais rien su de cette histoire toute ma vie et je ne l’ai appris qu’à sa mort. Elle est morte l’année dernière. Vous voyez, c’est elle la vraie héroïne pour moi.
Et vous voyez, c’est cette sorte de relation que je veux aussi avoir, en explorant les frontières de l’œuvre, du langage et utilisant le corps comme il ne l’a jamais été, c’est un travail que nous devons faire de toutes les manières.

МА: Нет, думаю, она просто не хотела говорить о войне: это очень тяжелые воспоминания. Она не хотела говорить ни о войне, ни о героизме, как и мой отец. Его я тоже узнала только по рассказам других людей.
Так вот. Матери было всего двадцать три года, она была членом санитарного отряда, находилась на передовой, в самой гуще сражений, посреди перестрелки и разрывов гранат. Она занималась ранеными: переносила с линии фронта в госпиталь, это была ее обязанность, задача ее отряда. Это случилось ближе к концу войны, в 1945 году, когда освобождали Белград. Между немцами и партизанами нередко происходили кровопролитные стычки. Ту часть Белграда, которая находилась на холмах, освободили, но все остальное было еще занято. Мать ехала в грузовике вместе с шестью другими санитарками, и в тот самый момент на улице произошло жестокое столкновение: партизаны попали под обстрел, и больше всего — в том месте, где находился госпиталь. В какой-то момент шофера убили, грузовик оказался в самой гуще боевых действий и загорелся, а она находилась внутри вместе с сорока пятью тяжело ранеными партизанами. Ей и остальным шести девушкам пришлось вылезти из машины. Пока остальные выносили раненых, мать побежала к кабине горящего грузовика, надеясь успеть до взрыва. По радиосвязи она связалась с госпиталем, попросив прислать еще одну машину, чтобы спасти оставшихся в живых. Когда грузовик приехал, санитарки принялись укладывать в него раненых, чтобы перевезти в госпиталь. Между тем, битва приняла настолько серьезный оборот, что четверо санитарок к тому времени уже погибли, осталась только моя мать и еще одна девушка. Наверное, она обладала некой суперсилой, потому что каким-то чудом ей удалось перенести всех в грузовик и отвезти на холмы, в госпиталь. Вот почему моя мать героиня. Понимаете, я обо всем этом вообще ничего не знала и узнала только после ее смерти. Она умерла в прошлом году, и она для меня — пример настоящей героини. Это то отношение, к которому хочу прийти и я, исследуя границы творчества, языка, используя тело, как никто до меня этого не делал Это задача, которой мы должны достичь любыми способами.

MA : Oui, c’est pourquoi je ne me suis jamais sentie concernée par le féminisme, je ne savais rien de ce mouvement quand je demeurais en Yougoslavie parce qu’il y avait une égalité complète entre les hommes et les femmes dans l’armée des partisans. Mais vous savez, toute ma vie j’ai dû lutter avec cette présence de fortes femmes, ma mère, ma grand-mère et les autres, mais vraiment j’ai toujours pu faire ce que je voulais et je n’ai jamais senti d’opposition contre mes projets, tout était à ma disposition. J’ai été vraiment choquée quand j’ai découvert le féminisme aussi fort en Amérique, en Allemagne et dans le reste de l’Europe, c’était une idée complètement nouvelle pour moi. Et je n’y adhère toujours pas. Cependant, je dois avouer que dans ma vie privée, je sais aussi jouer avec la faiblesse ; par exemple, si je vais à l’aéroport avec trois ou quatre valises, je joue à la femme fragile et regarde s’il n’y aurait pas un homme qui pourrait m’aider, mais s’il n’y a personne et bien tant pis, je le fais toute seule le plus souvent.

МА: Да, и именно поэтому я никогда не интересовалась феминизмом. Пока я жила в Югославии, я попросту ничего о нем не слышала: в партизанских отрядах женщины и мужчины были равны во всем. При этом я всю свою жизнь боролась с присутствием в ней сильных женщин: матери, бабушки и других, хотя на самом деле всегда имела возможность делать то, что мне заблагорассудится и никогда не встречала неприятия моих задумок, все было в моем распоряжении. Я была поражена, когда узнала о том, насколько активно феминистское движение в Америке, Германии и других странах Европы. Это была совершенно новая для меня идея. И я до сих пор не присоединилась к этому движению. Кстати, должна вам признаться, в обычной жизни я иногда беру на себя роль слабой женщины. Например, если я еду в аэропорт с тремя-четырьмя чемоданами, я могу притвориться хрупкой и жду, не найдется ли какого-нибудь сильного мужчины, который захочет мне помочь. Если желающих нет, то чаще всего я делаю все сама.

Clio : Vous jouez souvent avec la peur, peur des insectes, peur des serpents, mais aussi avec le sadisme ou la peur éprouvés par les spectateurs. La peur est-elle un élément essentiel du processus de création ?

MA : C’est important pour l’être humain d’être libéré de la peur. On a deux grandes peurs basiques dans la vie, celle de souffrir et celle de mourir. Pour ma part, je ne suis pas concernée par ces peurs dans ma vie privée, mais je les joue en face du public et utilisant l’énergie du public. Je me confronte aves ces peurs, mais le public peut aussi se voir en moi comme dans un miroir et si je peux le dépasser et m’y confronter, les spectateurs peuvent aussi le faire dans leur propre vie; c’est une image inversée qui me permet de communiquer avec le public et je peux seulement le faire si je le joue sous la forme d’une performance. Dans ma vie privée, je ne cherche pas à souffrir mais, pendant la performance, je le joue pour m’y confronter, pour montrer qu’elles existent, qu'on peut s’y confronter, les adoucir et les surpasser. Si je peux souffrir pour me libérer de la souffrance, alors j’accepte la souffrance et c’est très important. Mais c’est un outil pour créer une œuvre d’art.
Vous savez, cela n’a rien de nouveau car dans les cultures anciennes, toutes sortes de cérémonials, par exemple dans les approches chamanistes du corps, sont basés sur la souffrance. La médecine chamaniste va même jusqu’à faire face à la mort clinique pour explorer ce passage entre vie et mort. C’est très important car vous comprenez les forces de l’esprit et la mortalité du corps physique. Ces choses sont essentielles, nous les oublions parce que dans la vie quotidienne on est concerné par les choses terrestres et l’on oublie les grandes choses ; nous oublions que nous sommes mortels et pas immortels. Mais adopter un autre point de vue est très important pour moi et c’est le moment, ici et maintenant, le présent qui compte, car on ne peut pas regarder vers le passé ; il a déjà disparu et l’on ne sait rien sur un futur incertain. La seule chose dont on peut être certain, c’est le présent et la performance est basée sur le moment. C’est pourquoi c’est pour moi une forme d’art très importante, parce que c’est ici et maintenant et une seconde plus tard, la pièce peut s’effondrer et nous serons tous morts. Seul le présent est certain, le moment présent.

МА: Для человека важно быть свободным от страха. Вообще, человек боится двух простых вещей: мы боимся страданий и боимся того, что смертны. Все остальные страхи основываются на этих двух. В обычной жизни эти страхи меня не волнуют, но перед зрителями я притворяюсь, что мне страшно, используя для этого их энергию. Лицом к лицу с этими страхами сталкиваюсь я, но зритель смотрится в меня, как в зеркало, и если у меня получается преодолеть страх, противостоять ему, то и зритель станет способен это сделать в своей собственной реальной жизни. Это зеркальное отображение помогает мне общаться со зрителем, а это я могу делать, только играя, исполняя перформанс. В повседневной жизни я не стремлюсь к страданию, но во время перформанса, я играю страх, чтобы противостоять ему, чтобы показать, что он существует, что со страхами можно бороться, заглушать их и преодолевать. Если я могу страдать, чтобы в конце концов освободиться от страдания, значит, я примиряюсь со страданием, и это очень важно. Но это лишь способ создания произведения искусства.
Знаете, в этом же нет ничего нового: в основе любого рода церемонии многих древних культур, вроде обрядов над телом у шаманов, лежит страдание. Медицина шаманов доходит до того, что имеет дело с клинической смертью, чтобы исследовать тот самый переход от жизни к смерти. Это очень важно: вы осознаете, что дух силен, а физическое тело смертно. Мы забываем об этих важнейших вещах, потому что в повседевной жизни обеспокоены земными вещами и забываем о глобальном; мы забываем, что мы смертны, а не бессмертны. Для меня очень важно придерживаться иной точки зрения: значение имеет лишь один момент – здесь и сейчас. Смотреть в прошлое мы не можем: его уже нет, а будущее для нас вообще очень смутно, мы ничего не знаем о нем. Единственное, в чем можно быть уверенным, так только в настоящем моменте; еще секунда и эта комната может обрушиться и мы все погибнем. Сомневаться нельзя только в настоящем моменте.

Clio : Avez-vous des héros, hommes ou femmes ?

MA : Si j’ai des héros ? Oh, c’est étrange. Vous savez quand vous êtes enfant, vous avez ces idées de héros, des jouets, je n’ai jamais eu de jouets, je ne me souviens d’aucun jouet. Je ne peux pas dire que j’ai jamais été influencée par un artiste, parce que je ne souhaitais pas être influencée, ni par aucun héros. La seule chose qui m’ait vraiment intéressée, c’est la cosmologie, les sciences, l’anthropologie, la connaissance des anciennes civilisations, c’était mes influences, mes sortes de rêves, mais ce n'était pas les vraies personnes. Ce que je voulais, c’était aller aux sources, pas une information de seconde main. Bien sûr, j’aime sainte Thérèse, c’est en quelque sorte mon héroïne, mais je ne vois pas quelqu’un de spécifique qui m'ait influencée, même pas Jeanne d’Arc.
Ce qui m’a beaucoup impressionnée depuis longtemps et que je voudrais vous décrire, c’est l’image de Kali, la déesse indienne. Une très ancienne image la représente dansant avec jambes et bras multiples : d’une de ses mains, elle coupe sa tête avec une épée et elle la tient, mais de son cou s’écoulent trois fontaines de sang, l’une coule vers sa bouche et la nourrit et les deux autres coulent sur deux dévots à ses pieds, un homme et une femme qui ouvrent la bouche. Elle donne ainsi la vie à trois choses, sa tête coupée et les deux dévots. Elle danse sur les corps de deux autres dieux, homme et femme qui font l’amour et cet acte sexuel donne à son corps l’énergie pour vivre et ne jamais mourir. Le sang fait un circuit complet dans son corps ; c’est une des images les plus étonnantes pour moi, qui dégage le plus d’énergie. Une image sur laquelle vous pouvez méditer de manières si différentes, un cycle complet qui ne s’arrête jamais. On pense que la mort est une fin, mais les soufis disent que la vie est un rêve et que la mort, c’est se réveiller. C’est l’une des images de femmes les plus fortes, de déesse femme, de l’idée féminine du cycle sans fin. C'est sans doute l'une des influences les plus fortes pour moi.

МА: Есть ли у меня герои? Ммм, мне кажется это странным. Когда ты ребенок, у тебя есть это понятие о героях, игрушки… у меня никогда не было игрушек, не могу вспомнить ни одну. Не могу сказать, что на меня оказал влияние какой-то один художник или герой, потому что у меня никогда не было желания быть под чьим-то влиянием. Все, чем я была действительно увлечена, это космология, естественные науки, антропология и изучение древних цивилизаций. Это то, что формировало меня, что было моей мечтой. Но это не были какие-то люди. Мне хотелось добраться до первоисточников, получить информацию из первых рук. Конечно, я люблю святую Терезу, и в каком-то смысле она моя героиня, но вообще я не могу назвать кого-то, кто оказал на меня особое влияние, даже Жанну д’Арк.
Есть кое-что, что меня сильно впечатлило впервые за долгое время, и я хотела бы рассказать вам об этом. Это изображение Кали, индийской богини. На этом очень древнем изображении она представлена танцующей, со множеством рук и ног. Одной из рук она отрубает себе голову мечом и держит ее, а из ее шеи бьют три фонтана крови: кровь из первого течет ей в рот, насыщая ее, а из двух других — в открытые рты стоящих у ее ног мужчины и женщины, ее последователей. Таким образом Кали дает жизнь трем сущностям: своей отрубленной голове и двум адептам. Она танцует на телах двух других богов, тоже мужчины и женщины, которые занимаются любовью, и это совокупление дает ее телу энергию для того, чтобы жить вечно. Кровь совершает полный кругооборот по ее телу. Для меня это одна из самых удивительных картин, она освобождает больше всего энергии. Это изображение, над которым вы можете медитировать самыми разными способами, полный цикл, который никогда не заканчивается. Люди думают, что смерть – это конец, но суфии говорят, что жизнь – это сон, а смерть — это пробуждение ото сна. Это одно из изображений женщины, которая обладает огромной силой, женщины-богини, женской идеи бесконечного цикла. Думаю, в большей степени на меня повлияло это изображение.