La mythologie familiale racontait que ses parents s’étaient rencontrés devant la Sorbonne et qu’après quelques mois d’une relation à distance ils s’étaient mariés aux États-Unis, dans la banlieue de Washington, où ils avaient mené une existence tranquille et monotone – Marie avait renoncé à tous ses rêves d’émancipation pour s’occuper de sa fille et devenir ce qu’elle avait toujours redouté d’être: une femme au foyer dont l’unique obsession était de ne pas oublier sa pilule; elle avait vécu sa maternité comme une aliénation, elle n’était pas faite pour ça, elle n’avait pas connu la révélation de l’instinct maternel, elle avait même été profondément déprimée à la naissance et, si son mari ne lui avait pas trouvé quelques travaux de traduction, elle aurait fini sa vie sous antidépresseurs, elle aurait continué à arborer un sourire factice et à affirmer publiquement que sa vie était fantastique, qu’elle était une mère et une épouse comblée jusqu’au jour où elle se serait pendue dans la cave de leur petit pavillon de Friendship Heights.

Семейная легенда гласила, что её родители познакомились на ступенях университета Сорбонны и спустя несколько месяцев отношений на расстоянии обручились в Штатах, в пригороде Вашингтона, где отныне и повели тихое размеренное существование — Мари оставила мечты о свободной жизни, для того чтобы отдать себя воспитанию дочери и стать той, кем всегда боялась стать — домохозяйкой, чью голову занимала единственная мысль: вовремя принять лекарство; она пережила материнство как отчуждение, она не была приспособлена для него, не познала откровения, которое дарит женщине материнский инстинкт, даже во время родов находясь в глубокой депрессии, и если бы муж не нашёл ей какую-то переводческую работу, она бы провела остаток дней на антидепрессантах, продолжая носить фальшивую улыбку и уверять знакомых, что её жизнь прекрасна, что она стала чудесной матерью и женой, пока не повесилась бы в подвале их с мужем маленького флигеля во Френдшип-Хайтс.

Au lieu de ça, elle s’était progressivement remise à travailler et, neuf ans après la naissance de sa fille, elle avait eu le coup de foudre pour un médecin anglais dont elle avait été la traductrice au cours d’un congrès à Paris. Elle avait quitté son mari et leur fille quasiment du jour au lendemain dans une sorte d’hypnose amoureuse pour s’installer à Londres avec cet inconnu, mais huit mois plus tard, pendant lesquels elle n’avait pas vu sa fille plus de deux fois, l’homme la mettait à la porte de chez lui au motif qu’elle était «invivable et hystérique» – fin de l’histoire. Elle avait passé les trente années suivantes à justifier ce qu’elle appelait «un égarement»; elle disait qu’elle était tombée sous la coupe d’un «pervers narcissique». La réalité était plus prosaïque et moins romanesque : elle avait eu une passion sexuelle qui n’avait pas duré.

Вместо этого она постепенно вернулась к работе и, спустя девять лет после рождения дочери, без памяти влюбилась в одного английского врача, выступление которого переводила на научной конференции в Париже. Под действием своего рода любовного гипноза она, недолго думая, оставила мужа и дочь, обосновавшись со своим незнакомцем в Лондоне, но восемь месяцев спустя, в течение которых она виделась с дочерью не больше двух раз, тот выгнал её из дома, заявив, что она «невыносимая истеричка» — конец истории. Следующие тридцать лет она провела в попытках оправдать это «помутнение рассудка», как она сама его называла, и утверждала, что угодила в лапы «самовлюблённого извращенца». Правда была более прозаична и менее романтична: она затеяла любовную интрижку и та не продлилась долго.

Claire avait vécu aux États-Unis, à Cambridge, avec son père, jusqu’à ce qu’il meure des suites d’un cancer foudroyant – elle avait treize ans. Elle était alors rentrée en France auprès de sa mère dans le petit village de montagne où cette dernière avait élu domicile, aux alentours de Grenoble.

Клэр жила в США, в Кембридже, вместе с отцом, пока он, молниеносно сгорев от рака, не скончался — ей тогда было тринадцать. Она вернулась к матери во Францию, в небольшую горную деревушку окрест Гренобля.

Marie travaillait pour des maisons d’édition françaises, à mi-temps, et, espérant «rattraper le temps perdu et réparer sa faute», s’était consacrée à l’éducation de sa fille avec une dévotion suspecte. Elle lui avait appris plusieurs langues, enseigné la littérature et la philosophie – sans elle, qui sait si Claire serait devenue cette essayiste reconnue, auteur de six ouvrages, dont le troisième, Le Pouvoir des femmes, qu’elle avait rédigé à trente-quatre ans, lui avait assuré un succès critique. Après ses études à Normale sup, Claire avait intégré le département de philosophie de l’université Columbia, à New York.

Мари работала на полставки в издательствах и, надеясь «наверстать упущенное и искупить грехи», с подозрительным рвением отдалась воспитанию дочери. Она обучила её нескольким языкам, литературе и философии — и, кто знает, может, без её стараний Клэр не стала бы столь известной эссеисткой, автором шести книг, третья из которых, «Права женщин», написанная ею в возрасте тридцати четырёх лет, принесла ей признание критиков. Окончив Высшую Нормальную школу, Клэр поступила на философский факультет Колумбийского университета в Нью-Йорке.

Là-bas, elle avait renoué avec d’anciennes relations de son père qui l’avaient aidée à obtenir ce stage à la Maison Blanche. C’est à Washington, à cette époque-là, qu’elle avait rencontré, à l’occasion d’un dîner organisé par des amis communs, celui qui allait devenir son mari, le célèbre journaliste politique français Jean Farel. De vingt-sept ans son aîné, cette vedette de la chaîne publique venait de divorcer et était à l’acmé de sa gloire médiatique. En plus de la grande émission politique dont il était l’animateur et le producteur, il menait une interview à la radio entre 8 heures et 8 h 20 – six millions d’auditeurs chaque matin.

Там она возобновила связь со старыми друзьями отца, и, не без их помощи, получила место стажера в Белом доме. Именно там, в Вашингтоне, за ужином, который устроили общие друзья, она познакомилась со своим будущим мужем, известным политическим репортёром Жаном Фарелем. Фарель, звезда телеэкранов, был на двадцать семь лет старше Клэр, только что разбежался с бывшей женой и купался в лучах медийной славы. Вдобавок к работе на одном из главных ТВ-шоу о политике (он был и его продюсером, и ведущим), с 8:00 и до 8:20 утра Фарель брал интервью на радио — шесть миллионов слушателей каждое утро.

Quelques mois plus tard, Claire renonçait à une carrière dans l’administration américaine, rentrait en France et l’épousait. Farel – un homme au charisme irrésistible pour la jeune femme ambitieuse qu’elle était alors, doté en plus d’un sens de la repartie cinglant et dont les invités politiques disaient : «Quand Farel t’interviewe, tu es comme un oisillon entre les griffes d’un rapace». Il l’avait propulsée dans un milieu social et intellectuel auquel n’aurait pas pu accéder si jeune et sans réseau d’influence personnel. Il avait été son mari, son mentor, son plus fidèle soutien; cette forme d’autorité protectrice renforcée par leur différence d’âge l’avait longtemps placée dans une position de sujétion mais, à quarante-trois ans, elle était maintenant déterminée à suivre le cours de sa vie selon ses propres règles.

Через несколько месяцев после первой встречи Клэр бросила карьеру в американском правительстве и, вернувшись во Францию, вышла за Фареля замуж. Фарель был человеком исключительной харизмы, не оставлявшей ни единого шанса остаться равнодушной такой амбициозной девушке, как Клэр, а также обладал чувством элегантного острословия, ставшего притчей во языцех у тех политиков, кому довелось стать его гостем; после встречи с ним они отшучивались: «Когда интервью берет Фарель, чувствуешь себя птенцом в когтях хищника». Он втянул её в ту интеллектуальную среду, к которой ей было попросту не подступиться в столь юном возрасте, не имея должных связей. Он был ей мужем, наставником, надёжной опорой; их отношения, построенные на покровительстве, к чему располагала и разница в возрасте, надолго закрепили за ней подчинённое положение, но теперь, когда ей исполнилось сорок три, она была полна решимости начать жить по собственным правилам.